Самгин подвинулся к решетке сада как раз в тот момент, когда солнце, выскользнув из облаков, осветило
на паперти собора фиолетовую фигуру протоиерея Славороссова и золотой крест на его широкой груди. Славороссов стоял, подняв левую руку в небо и простирая правую над толпой благословляющим жестом. Вокруг и ниже его копошились люди, размахивая трехцветными флагами, поблескивая окладами икон, обнажив лохматые и лысые головы. На минуту стало тихо, и зычный голос сказал, как в рупор...
И вот раз закатывается солнце, и этот ребенок
на паперти собора, вся облитая последними лучами, стоит и смотрит на закат с тихим задумчивым созерцанием в детской душе, удивленной душе, как будто перед какой-то загадкой, потому что и то, и другое, ведь как загадка — солнце, как мысль Божия, а собор, как мысль человеческая… не правда ли?
И вдруг с черного неба опрокинули огромную чашу густейшего медного звука, нелепо лопнуло что-то, как будто выстрел пушки, тишина взорвалась, во тьму влился свет, и стало видно улыбки радости, сияющие глаза, весь Кремль вспыхнул яркими огнями, торжественно и бурно поплыл над Москвой колокольный звон, а над толпой птицами затрепетали, крестясь, тысячи рук,
на паперть собора вышло золотое духовенство, человек с горящей разноцветно головой осенил людей огненным крестом, и тысячеустый голос густо, потрясающе и убежденно — трижды сказал...
Неточные совпадения
Он останавливается
на паперти Севильского
собора в ту самую минуту, когда во храм вносят с плачем детский открытый белый гробик: в нем семилетняя девочка, единственная дочь одного знатного гражданина.
— Но при всех этих сумасбродствах, — снова продолжал он, — наконец, при этом страшном характере, способном совершить преступление, Сольфини был добрейший и благороднейший человек. Например, одна его черта: он очень любил ходить в наш
собор на архиерейскую службу, которая напоминала ему Рим и папу. Там обыкновенно
на паперти встречала его толпа нищих. «А, вы, бедные, — говорил он, — вам нечего кушать!» — и все, сколько с ним ни было денег, все раздавал.
Но казалось однако, что весь город принимает издали участие в этих похоронах без блеска, без певчих: всюду по улицам, точно жучки по воде устоявшегося пруда, мелькали озабоченные горожане,
на площади перед крыльцом «Лиссабона» и у
паперти собора толклись по камням серые отрёпанные люди, чего-то, видимо, ожидая, и гудели, как осы разорённого гнезда.
Вечером во Мценске меня к матери посадили в заскрипевший по снегу возок, а затем Филипп Агафонович, держа меня
на плече, тискался в
соборе сквозь густую толпу народа. Помню, как хромой, знакомый нам, городничий крикнул Филиппу Агафоновичу. «Вот ты старый человек, а дурак! ребенка
на такую тесноту несешь». Помню, как тот же Филипп Агафонович вынес меня обратно
на паперть и сказал; «Постойте, батюшка, минуточку; я только мамашу…».
Оставшись один и увидав вокруг
собора у ярких костров греющихся
на морозе солдатиков, причем составленные в козлы ружья красиво сверкали, я сам захотел быть солдатом и прошел с
паперти к ним.
Клином врезались в толпу людей
на площади и, расталкивая их, быстро шли к
паперти собора. Их было не более полсотни, но они знали чего хотят, и толпа расступалась перед ними.
Часть народа толпится
на паперти у
собора, между ними Губанин. Вбегает Лыткин.
Заря занимается. Народ выходит из
собора. Все утирают слезы Слышны голоса: «Подайте слепому, убогому! Сотворите святую милостыню». Мальчики уводят слепых
на паперть. Народ становится стенами, образуя улицы для выходящих из
собора. Выходят Воевода, Биркин и Семенов.
Пошли хозяева в церковь, а Аггей не знает, что ему и думать. Махнул он рукой. «Будь что будет, — думает, — хуже того, что теперь, себе не сделаю; хоть и казнят меня, а пойду и обличу злодея». И пошел за хозяевами к
собору и стал с народом
на паперти, где проходить правителю.
Милица вместе с тетей Родайкой, отстояв обедню и молебен в
соборе, вышла
на церковную
паперть в тесных рядах толпы. Её глаза всегда задумчивые, с затаенной в них грустью, сейчас светились радостными огнями, вызванными всеобщим подъемом и воодушевлением. Её губы улыбались. Рука, крепко прижимавшая к себе руку тети Родайки, заметно дрожала.
Народ уже отхлынул из Успенского
собора. Средина церкви была почти пуста. У иконостаса, справа, служили
на амвоне молебны, спешно, точно вперегонку. Довольно еще густая толпа, больше всех из простонародья, обступила это место и толкалась к иконостасу. Пучки свечей
на паникадилах бледно мигали, голоса пели жидко и торопливо. По церкви взад и вперед бродили богомольцы, глазея
на стенную живопись. Изредка показывались монах или служка и лениво шли к
паперти.